Шо, опять?! Сборник - Страница 6

К оглавлению

— Профессор!

— Да, товарищ Сталин?

— На завтрашнем сеансе прошу вас не забыть нашу уборщицу бабу Дусю…

— Есть, товарищ Сталин!

Чубук трубки опустился вниз:

— …и кота!

Паки-паки или Полный афедрон

Лето 7069 от Сотворения мира зело лепым выдалось.

Царский стремянной Митька сидел на лавке у конюшни, расстегнувши до подпупия лепень, уплетал студень и пил сбитень. Рядом в тенечке храпели вповалку царский знаменной, семянной и вымянной.

Распугивая кур и томно раскинувшихся в лужах тощих свиней, в неурочный час грохнула полуденная бомбарда. Должно быть, бомбардир опять хватил лишку с приятелем гренадиром альбо буканиром. От церкви Параскевы брел отец Никодим. Две облезлые собачонки облаивали его с обеих сторон, примеряясь вцепиться в полы. Он отбрыкивался и невнятно бормотал — то ли молился, то ли матерился.

— Здорово, святой отец! — лениво заорал Митька. — Глядите, как бы они вам сутану не того!..

Отец Никодим с тоскою в глазах медленно погрозил царскому стремянному кулаком:

— У-у-у, тупицы, адово семя! Какой я те «святой отец»? Когда же в ваши безмозглые бошки войдет, что «святыми отцами» токмо католики своих патеров да ксендзов именуют! А мы, чать, православные, — стало быть, зови меня «всечестный отче». Такожде и сутаны — у католиков, а у нас — рясы…

Всечестной отец повел головой и ткнул пальцем вослед статной молодке в цветастом платке:

— Зри, како афедроном-то вертит. Грешит, небось, в энтот самый… Тьфу, прости Господи!

Митька гыгыкнул в ответ и, своротившись набок, почесал свой «энтот самый».

— Благословите сиротинушку, батюшко! — прохожая старушка в старомодном ветхом шушуне толкнула вперед себя нескладную девчонку-подростка.

Отец Никодим, уже сложивший персты для именословного благословения, вдруг остановился и брякнул изумленно-простодушно:

— Это что же у нее — две правые руки? Помилуй, Господи!

— Это тебя «помилуй, Господи», батюшко! — сварливо ввернулась бабка. — Токмо в том изъяну нет! Про то и в книгах прописано…

Она впопыхах принялась тащить из заплечной сумы потрепанную книжку и листать страницы:

— Где ж оно… А, вот: «Она стала, тихо опустив десницы вдоль тела…» Ага? Зришь, отче? Чать, не дураки книжки-то пишут! То-то!..

Отец Никодим махнул рукой, плюнул и побрел дальше. Старушонка грозила ему в спину клюкой и визгливо кричала что-то про «лядвия» и «михири».

Из терема на красное крыльцо вышел стрелец с бердышом и заорал Митьке:

— Царь-батюшка тебя к себе кличет!

— Иду-иду, — проворчал тот, нехотя поднимаясь и потирая отсиженное.

— А целовальника не видал? Не сыщут никак — куды он запропастилси?

— Куды-куды… Должно быть, с послами в Иноземном приказе целуется — служба у него такая!

Паче всех достойных державных мужей Государи Российские завсегда почитали и будут почитать главных героев, даже худородных. И во всякой иной книжице — иных же. Предивно сие!

Царь и Великий князь всея Руси Иоанн Васильевич пировал в своей гриднице высокой. Он приветственно помахал шапкой Мономаха вошедшему Митьке. Сопровождаемый стольником, тот чинно прошествовал вдоль длинной вереницы столов.

— А это кто таков? — доносился до него любопытный шепот.

— Митька, царский стремянной!

— Да ну?! Неужто сам?!

— А стольник-то мне стольник должон с запрошлого лета, — гли, сколь постну харю творит!..

Пальцем, унизанным полудюжиной перстней, Иоанн указал своему стремянному место супротив себя.

— А почто это на тебе две шубы зараз, надежа-государь? — удивился Митька. — Инда взопреешь, яко озимые…

— Как это почто? — удивился в свою очередь надежа-государь. — А ежели мне вдруг вздумается пожаловать тя шубой со свово плеча — нешто мне голу оставаться?

Он огляделся и оглушительно захохотал.

Сидевший поодаль на возвышении седоватый, подслеповатый и глуховатый гусляр встрепенулся и ударил по струнам. На него зашикали.

— Так что ты, княже, рек о людях ратных? — вернулся к прерванному разговору царь, поворотясь вправо.

— Аз рекох сице: «Инии форозе, воспад на фарь, мнят ся стратигами».

Государь покривился:

— Уразуметь тебя, княже… Ровно ты «Слово о полку Игореве» под столом держишь, да глазом туда косишь. Мне от таких речей кефалгию обретать — монастырских книжников хватает. Так ли, отец архимандрит?

Длиннобородый старец в клобуке неодобрительно завозился и воздел сухой узловатый перст:

— Рече Господь: От словес бо своих оправдишися, и от словес своих осудишися!

Царь фыркнул и что-то пробормотал себе под нос. Митьке показалось, что это было: «Паки-паки, иже херувимы».

— Правда твоя, великий Государь! — подал голос кто-то из лизоблюдов. — То ли дело кого из Алексеевых послушать: и складно-то так, и разумно, и научительно!

— А то! А то! — по-скоморошьи поддакнул Иоанн. — У них даже и женки, и дворня, и смерды тако же и складно, и разумно, и научительно речь ведут! Закрой глаза — и не поймешь: то ли боярин думный говорит, то ли холоп его! А ты что скажешь, мой наперсник?

Митька обиделся:

— Мню, наперсник — то сбруя така, что бабы на свои перси, сиречь титьки надевают, у немцев голштинских бюстхальтером зовется… Верою и правдою тебе, великий государь, а ты верного слугу свово такими словами поносными!

Царь вскинул кверху острую бородку и опять громогласно захохотал.

Подслеповатый и глуховатый гусляр приосанился на своем насесте и ударил по струнам. В него бросили обглоданной курьей ногой.